№63. Аттис

De Aty

62 ← Catullus 63 / Catvlli Carmen LXIII→ 64

• Статья в русской Википедии
• Список подражаний в русской поэзии

LXIII. de Berecinthia et Athi

Super alta vectus Attis celeri rate maria,
Phrygium ut nemus citato cupide pede tetigit,
adiitque opaca silvis redimita loca deae,
stimulatus ibi furenti rabie, vagus animis,
de volsit ili acuto sibi pondera silice,
itaque ut relicta sensit sibi membra sine viro,
etiam recente terrae sola sanguine maculans,
niveis citata cepit manibus leve typanum,
typanum tuum, Cybebe, tua, mater initia,
quatiensque terga tauri teneris cava digitis
canere haec suis adorta est tremebunda comitibus.
‘agite ite ad alta, Gallae, Cybeles nemora simul,
simul ite, Dindymenae dominae vaga pecora,
aliena quae petentes velut exules loca
sectam meam exsecutae duce me mihi comites
rapidum salum tulistis truculentaque pelagi
et corpus evirastis Veneris nimio odio;
hilarate erae citatis erroribus animum.
mora tarda mente cedat: simul ite, sequimini
Phrygiam ad domum Cybebes, Phrygia ad nemora deae,
ubi cymbalum sonat vox, ubi tympana reboant,
tibicen ubi canit Phryx curvo grave calamo,
ubi capita Maenades ui iaciunt hederigerae,
ubi sacra sancta acutis ululatibus agitant,
ubi suevit illa divae volitare vaga cohors,
quo nos decet citatis celerare tripudiis.’
simul haec comitibus Attis cecinit notha mulier,
thiasus repente linguis trepidantibus ululat,
leve tympanum remugit, cava cymbala recrepant.
viridem citus adit Idam properante pede chorus.
furibunda simul anhelans vaga vadit animam agens
comitata tympano Attis per opaca nemora dux,
veluti iuvenca vitans onus indomita iugi;
rapidae ducem sequuntur Gallae properipedem.
itaque, ut domum Cybebes tetigere lassulae,
nimio e labore somnum capiunt sine Cerere.
piger his labante languore oculos sopor operit;
abit in quiete molli rabidus furor animi.
sed ubi oris aurei Sol radiantibus oculis
lustravit aethera album, sola dura, mare ferum,
pepulitque noctis umbras vegetis sonipedibus,
ibi Somnus excitam Attin fugiens citus abiit;
trepidante eum recepit dea Pasithea sinu.
ita de quiete molli rapida sine rabie
simul ipsa pectore Attis sua facta recoluit,
liquidaque mente vidit sine quis ubique foret,
animo aestuante rusum reditum ad vada tetulit.
ibi maria vasta visens lacrimantibus oculis,
patriam allocuta maestast ita voce miseriter.
‘patria o mei creatrix, patria o mea genetrix,
ego quam miser relinquens, dominos ut erifugae
famuli solent, ad Idae tetuli nemora pedem,
ut apud nivem et ferarum gelida stabula forem,
et earum omnia adirem furibunda latibula,
ubinam aut quibus locis te positam, patria, reor?
cupit ipsa pupula ad te sibi derigere aciem,
rabie fera carens dum breve tempus animus est.
egone a mea remota haec ferar in nemora domo?
patria, bonis, amicis, genitoribus abero?
abero foro, palaestra, stadio et gyminasiis?
miser a miser, querendum est etiam atque etiam, anime.
quod enim genus figurast, ego non quod obierim?
ego mulier, ego adulescens, ego ephebus, ego puer,
ego gymnasi fui flos, ego eram decus olei:
mihi ianuae frequentes, mihi limina tepida,
mihi floridis corollis redimita domus erat,
linquendum ubi esset orto mihi Sole cubiculum.
ego nunc deum ministra et Cybeles famula ferar?
ego Maenas, ego mei pars, ego vir sterilis ero?
ego viridis algida Idae nive amicta loca colam?
ego vitam agam sub altis Phrygiae columinibus,
ubi cerva silvicultrix, ubi aper nemorivagus?
iam iam dolet quod egi, iam iamque paenitet.’
roseis ut huic labellis sonitus citus abiit
geminas deorum ad aures nova nuntia referens,
ibi iuncta iuga resolvens Cybele leonibus
laevumque pecoris hostem stimulans ita loquitur.
‘agedum,’ inquit ‘age ferox i, fac ut hunc furor
fac uti furoris ictu reditum in nemora ferat,
mea libere nimis qui fugere imperia cupit.
age caede terga cauda, tua verbera patere,
fac cuncta mugienti fremitu loca retonent,
rutilam ferox torosa cervice quate iubam.’
ait haec minax Cybebe religatque iuga manu.
ferus ipse sese adhortans rapidum incitat animo,
vadit, fremit, refringit virgulta pede vago.
at ubi umida albicantis loca litoris adiit,
teneramque vidit Attin prope marmora pelagi,
facit impetum. illa demens fugit in nemora fera;
ibi semper omne vitae spatium famula fuit.
dea, magna dea, Cybebe, dea domina Dindymi,
procul a mea tuos sit furor omnis, era, domo:
alios age incitatos, alios age rabidos.

Миниатюра XV века: Аттис кастрирует себя, Минерва и Кибела лежат в постели

---

Подстрочный перевод

Over the vast main borne by swift-sailing ship, Attis, as with hasty hurried foot he reached the Phrygian wood and gained the tree-girt gloomy sanctuary of the Goddess, there roused by rabid rage and mind astray, with sharp-edged flint downwards dashed his burden of virility. Then as he felt his limbs were left without their manhood, and the fresh-spilt blood staining the soil, with bloodless hand she hastily took a tambour light to hold, your taborine, Cybele, your initiate rite, and with feeble fingers beating the hollowed bullock’s back, she rose up quivering thus to chant to her companions.

“Haste you together, she-priests, to Cybele’s dense woods, together haste, you vagrant herd of the dame Dindymene, you who inclining towards strange places as exiles, following in my footsteps, led by me, comrades, you who have faced the ravening sea and truculent main, and have castrated your bodies in your utmost hate of Venus, make glad our mistress speedily with your minds’ mad wanderings. Let dull delay depart from your thoughts, together haste you, follow to the Phrygian home of Cybele, to the Phrygian woods of the Goddess, where sounds the cymbal’s voice, where the tambour resounds, where the Phrygian flutist pipes deep notes on the curved reed, where the ivy-clad Maenades furiously toss their heads, where they enact their sacred orgies with shrill-sounding ululations, where that wandering band of the Goddess flits about: there it is meet to hasten with hurried mystic dance.”

When Attis, spurious woman, had thus chanted to her comity, the chorus straightway shrills with trembling tongues, the light tambour booms, the concave cymbals clang, and the troop swiftly hastes with rapid feet to verdurous Ida. Then raging wildly, breathless, wandering, with brain distraught, hurries Attis with her tambour, their leader through dense woods, like an untamed heifer shunning the burden of the yoke: and the swift Gallae press behind their speedy-footed leader. So when the home of Cybele they reach, wearied out with excess of toil and lack of food they fall in slumber. Sluggish sleep shrouds their eyes drooping with faintness, and raging fury leaves their minds to quiet ease.

But when the sun with radiant eyes from face of gold glanced over the white heavens, the firm soil, and the savage sea, and drove away the glooms of night with his brisk and clamorous team, then sleep fast-flying quickly sped away from wakening Attis, and goddess Pasithea received Somnus in her panting bosom. Then when from quiet rest torn, her delirium over, Attis at once recalled to mind her deed, and with lucid thought saw what she had lost, and where she stood, with heaving heart she backwards traced her steps to the landing-place. There, gazing over the vast main with tear-filled eyes, with saddened voice in tristful soliloquy thus did she lament her land:

“Mother-land, my creatress, mother-land, my begetter, which full sadly I’m forsaking, as runaway serfs do from their lords, to the woods of Ida I have hasted on foot, to stay amid snow and icy dens of beasts, and to wander through their hidden lurking-places full of fury. Where, or in what part, mother-land, may I imagine that you are? My very eyeball craves to fix its glance towards you, while for a brief space my mind is freed from wild ravings. And must I wander over these woods far from my home? From country, goods, friends, and parents, must I be parted? Leave the forum, the palaestra, the race-course, and gymnasium? Wretched, wretched soul, it is yours to grieve for ever and ever. For what shape is there, whose kind I have not worn? I (now a woman), I a man, a stripling, and a lad; I was the gymnasium’s flower, I was the pride of the oiled wrestlers: my gates, my friendly threshold, were crowded, my home was decked with floral garlands, when I used to leave my couch at sunrise. Now will I live a ministrant of gods and slave to Cybele? I a Maenad, I a part of me, I a sterile trunk! Must I range over the snow-clad spots of verdurous Ida, and wear out my life beneath lofty Phrygian peaks, where stay the sylvan-seeking stag and woodland-wandering boar? Now, now, I grieve the deed I’ve done; now, now, do I repent!”

As the swift sound left those rosy lips, borne by new messenger to gods’ twinned ears, Cybele, unloosing her lions from their joined yoke, and goading, the left-hand foe of the herd, thus speaks: “Come,” she says, “to work, you fierce one, cause a madness urge him on, let a fury prick him onwards till he returns through our woods, he who over-rashly seeks to fly from my empire. On! thrash your flanks with your tail, endure your strokes; make the whole place re-echo with roar of your bellowings; wildly toss your tawny mane about your nervous neck.” Thus ireful Cybele spoke and loosed the yoke with her hand. The monster, self-exciting, to rapid wrath spurs his heart, he rushes, he roars, he bursts through the brake with heedless tread. But when he gained the humid verge of the foam-flecked shore, and spied the womanish Attis near the opal sea, he made a bound: the witless wretch fled into the wild wood: there throughout the space of her whole life a bondsmaid did she stay. Great Goddess, Goddess Cybele, Goddess Dame of Dindymus, far from my home may all your anger be, 0 mistress: urge others to such actions, to madness others hound.¹

---

Переводы

М. Амелин (2005)

По морям промчавшись Аттис на стремительном челноке,
в глубину Фригийской кущи с вожделением припустил
и, войдя в леса густые вкруг святилища божества,
там, нестойкий духом, ярым исступлением побужден,
5 тяготившие заостренным камнем уды себе отсек.

И едва остаток тела свой без мужества ощутив,
окропляя кровью свежей невозделанный чернозем,
подхватила вмиг руками белоснежными барабан,
барабан, о Мать Кибела, посвящающийся тебе,
10 по воловьей коже стала, нежнопалая, ударять
и запела, содрогаясь, перед спутниками она:

«Отправляйтесь, Галлы, в чащу вскачь Кибелину как один,
как одна заблудшим лучшим Диндимениным табуном
из паломников, которых на чужбину занесло,
15 кто, последовав за мною, мной послушливо проведен
по-над пенной бездной, волны разъяренные одолев, —

ненавистники Венеры, обезмужившие тела,
и раскрепощенным духом порадейте же госпоже.
Как одна за мною следом, замешательство поборов,
20 ко святилищу Кибелы, во Фригийский ее хором,
где на звонких бубнов голос откликается барабан,
где цевничий глухо дует Фриг в изогнутую свирель,
где Менады головами плющеп витыми трясут,
где зовут к священной жертве, улюлюкая навзрыд,
25 где богини стадо бьется в исступлении, как всегда, —
вот и мы туда вприпрыжку поторапливаться должны».

Перед спутниками лишь Аттис, новоявленная жена,
так пропела, и внезапно ликований раздался лик,
барабан быстрей забухал, гулко бубны отозвались, —
30 по цветущим Иды склонам шустрый шествует хоровод.

Тяжело дыша, безумьем подгоняемая, ведет
всех заблудших кущей Аттис, — ей сопутствует барабан, —
так телица мчится, путы разорвавшая, напролом, —
и летят за быстроногой проводницею Галлы вслед.

35 И едва в хор м Кибелы прибежали, утомлены,
без Кереры Сну покорились по великим они трудам.
Навалилась им дремота, обессиленным, на глаза, —
в безмятежности восторгом обуянные улеглись.

Но как только око Солнца златоликого, просияв,
40 озарив прозрачный воздух, твердь земную, морскую зыбь,
разогнало тени ночи, звонконогих приободрив, —
отступил, оставив Аттис пробуждающуюся, Сон
перепуганный, на лоно Пасифеино воротясь.

Так, придя в себя, очнувшись, успокоившись, вразумясь,
45 принялся усердно Аттис о случившемся вспоминать,
и, умом яснея, понял, что стряслось и чего лишен, —
и к волнистым водам хладным распаленного понесло.
Там, увидя ширь морскую, опечалившись, на глазах
со слезами вдаль к отчизне стал он жалостливо взывать:

50 «О отчизна, моя отчизна, мать, родительница моя!
неужель, тебя оставив, уподобился я рабам,
от господ бегущим, жалкий, к Идским кущам перенесясь,
чтобы жить у снежных высей меж прибежищами зверей
и к холодным логовищам их в неистовстве подбегать,
55 где, в каких местах, отчизна, расположена ты, ища?
На тебя зеницы жаждут взор направить сами собой,
на короткий миг покуда буйства дикого дух лишен.
Здесь ли мне, вдали от дома, в этих кущах существовать?
О отчизна, знать, знакомцы и родители — как без вас?
60 Как без обществ и собраний,без ристалищ и площадей? —
Бедный, бедный, мне осталось только сетовать вновь и вновь!
Нынче пол сменил, а прежде не менялся ли я не раз? —
Я и женщина, я и подросток, я и отрок, я и дитя;
я ристалищ был надеждой, я ристателей был красой:
65 многолюдными были двери, и порог мой не остывал,
у меня весь дом украшен был веночками из цветов,
где восходом Солнца спальня освещаемая была.
Я ль теперь богов служанкой и Кибелиной стал рабой?
Я ль Менада? Я ль обрубок? Я ли выхолощенный муж?
70 Я ль в одетой снегом Иды обитателя превращусь?
Я ли жизнь под остриями гор Фригийскими проведу,
где блуждает лань лесами, где чащобами рыщет вепрь? —
Как скорблю о том, что сделал, как раскаиваюсь теперь».

Лишь возвышен был губами розоватыми голосок,
75 до ушес богов та новость небывалая донеслась, —
тут же узы пут Кибела приослабливает на львах,
разжигая пламя злобы в сердце левого, говоря:
«Ну-ка, — мол, — давай, свирепый, до безумия доведи,
вороти его пинками, обезумевшего, назад, —
80 от моей так просто власти он избавиться захотел.
Ну давай, ударь, как плетью, распрямляющимся хвостом,
зарычи, по всей округе чтобы отревы разнеслись,
и, храбрец жестоковыйный, рыжей гривою затряси!»

Приказав, Кибела путы вмиг развязывает рукой.
85 Сам себя вгоняя в буйство, раззадоривается зверь, —
бег стремит, ревет, ломает ветки лапами на пути.
А когда на влажный берег белозвончатый прибежал,
рядом с мраморною пеной Аттис нежную увидав,
подскочил, — и та помчалась, перепуганная, назад:
90 там, в чащобах, оставаться ей пожизненною рабой.

Всемогущая Кибела, всевладычица Диндимы,
стороной пускай обходят все безумства твои мой дом,
подвигай же других на буйство, раззадоривай же других!

А. Волохонский

Аттис

Быстро ввысь взмыл Аттис над морем в барке
К Фригии рощам стремясь, и земли коснувшись,
Бросился к густому лесу, к местной Богине,
Где она бешенством побуждала безумствовать бродячие души,
5 И сам острым резанул себя кремнем пониже брюха —
С тем себя обезмуженным вдруг ощущает,
Только свежая кровь одна пятнает почву.

И тут она снеговыми руками легкий тимпан хватает
Твой тимпан, Кибела, о Матерь Вводящая, твой он,
10 Бьет она нежными пальцами в бычью полость
И поёт трепеща и сзывает к себе спутниц:
«Устремимся вместе, о галлы, в глубь рощ Кибелы,
Госпожи Диндимены Владычицы бродячее стадо,
В чуждом месте станем изгнанницами обитать мы,
15 Путь мой — вывести и вести всех подруг за мною следом,
Пронеслись они через море, бурным потоком,
Тело безъятрое — ненавистна Венера нам!
Веселись, о Владычица, овей нас ветрами!
Что так медленно идёте? Быстро, смело, вместе, разом!
20 Во Фригию, к дому Кибелы, во Фригию, к рощам Богини,
Где голос звучит с кимвалом и вторит тимпан им,
А следом дударь-фригиец с перегнутою трубою,
Где главы безумствующих плющ венчает,
Где призывают воем к священным пляскам,
25 Где вслед Богине кружат летучей толпою,
С нею и нам подобает плясать быстро!»
Вскричали хором подруги Аттис, безбрачные жены,
Завыл вдруг горлом дрожа язык их пьяный,
А тимпан им звучит в ответ, отзывается нутро кимвала,
30 Всё ближе топот и ближе хор к вершине зелёной.
Дыша неистово, подруг своих ввысь верных
С тимпаном Аттис ведёт густым лесом
Словно тёлок, ярмом ещё не укрощённых,
Дико за предводительницей следом идут они скоро.
35 Но у дома Кибелы свалились усталые, ибо
Тяжек был труд, и без милого хлеба сон одолел их:
Медленно закрываются, мрачно падают веки,
Меркнут взоры, пропадает былая ярость.

Но когда лик златого Солнца раскрыл глаз блестящий,
40 Озаряя светлый эфир, твердь земную и буйное море,
И встал к колее крепкий звонкокопытный,
Пробудивши Аттис, Сон прочь убегает —
Принимает богиня-супруга его зыбким лоном.
Поднимается нежная Аттис уже без прежнего буйства,
45 Всё что свершила, что было, она вспоминает,
Разумом видит отчётливо всё что с нею стало,
Она полыхает душою — хочет назад вернуться,
С полными слёз глазами идёт на берег моря
И отчизну в унынии жалобно призывает:
50 «Отчизна, меня родила ты, отчизна, ты меня воспитала,
А я как раба убежала, господ своих добрых покинув,
На Иду ушла одинокая беглою жалкой служанкой
Туда, где в снегах зверьё леденеет и замерзает,
А я, взбесившись, несусь к их берлогам…
55 Где ты, моя отчизна? Родина милая, где ты?
Глаза сами желают смотреть на тебя зрачками,
Оставила зверское буйство на малое время душа моя.
Я ли уйду в изгнанье, в лес из родного дома?
Отчизна, друзья, соседи, родители — где же вы, где вы?
60 Где твоя площадь, палестра, стадион и гимнасий?
Несчастная, о я несчастная, плачу я снова и снова.
Какой не сменила я образ! Кем только не была я!
Была я малым младенцем, отроком, юношей взрослым,
Была я первой в гимнасии и красотою лоснилась,
65 Мои двери не закрывались, хранил тепло порог мой,
Цветами и яркими лентами, я венками венчалась,
Когда с восходом солнца подымалась с постели —
И мне стать рабыней Богини! Стать страшной Кибелы служанкой!
Стать безумной, стать долей себя же! И мне — стать мужем бесплодным!
70 Мне ль жить у зелёной холодной Иды на снежном склоне?
Мне ль проводить свои дни у высокой фригийской вершины,
Где одни лишь лесные лани, где только дикие свиньи?
Увы, увы как горько! Я вою, увы, и каюсь!»

Розовых звук этих губ вестница мигом
Сквозь воздух ввысь до двойных божеств доносит.
Парою сопряжённых тогда распрягает Кибела
Львов, и левому так она повелевает:
«Ну! — говорит — Эй! Отважный, наведи-ка на неё ужас!
80 На неё, что взбесилась и в лес убежала.
Моя прислужница эта взяла себе много воли.
Ну, бей по спине хвостом, секи и грози ей!
Пусть в страхе глохнет от медленного твоего рыка!
Тряси своею рыжей на мощной шее гривой!»
Так говорит Кибела и узлы расслабляет.
85 И свирепый, сам побуждая дух свой, бежит быстро,
Он рычит, урчит, вольной лапой круша чащу,
А когда беловатого влажного берега достигает,
Нежную видит Аттис, как мрамор у стремнины потока,
Совсем рядом. И та, обезумев, в дикий лес убегает.
90 Там всю жизнь провела она Богини служанкой.

Мать, Великая Мать, Кибела, мать-владычица Диндима,
Сохрани меня от бешенства своего, укроти его,
А другие безумствуют пусть, буйствуют пусть там другие.

Е. Зейферт (2016)

Аттис²

Аттис мчался по волнам морским на плоту своём быстром 
и, стопой тронув Трою, проворно в глубь чащ устремился,
к плотной тенью лесов окружённым святыням богини,
в исступлении, экстазе, с блуждающим духом,
острым кремнем себя оскопил в порыве свободы,
в теле лёгкость почуял без тяжкой мужеской плоти,
окропилась земля здесь пятнами свежей крови,
и схватил тимпан белоснежною женской рукою,
твой тимпан, Кибела, твой, мать богов, посвящений бубен,
слышишь, нежные пальцы гремят по отзывчивой бычьей коже,
и поёт он дрожащим спутникам песнь во славу богине:
«В горы, галлы! В рощи богини Кибелы толпою спешите!
госпожи Диндимены бродячее стадо, в лес поднимайтесь!
чужаки, что влекомы за мной по открытому морю
в незнакомые земли, сквозь солёные бурные волны,
дар Венеры презрев, вы, ликуя, себя оскопили;
мчитесь, буйством своим исступлённым госпожу веселите!
Вслед за мною, не медля, стремитесь к дому богини,
в храм фригийский Кибелы, в священные чистые дебри,
где так звучен кимвал и тимпан ему гулко отзывчив,   
и фригийцы дудят в тростники искривлённых дудок,
и головки менад иступлённых сакральным плющом увиты,
где священные пляски и крики и вой в честь богини Кибелы,
и безумствует страстно бродячее стадо в загоне,
подобает и нам здесь проворно сплясать священный трипудий».   

так своим спутникам пела Аттис, новорождённая дева,
и в ответ ей грянул весь хоровод языком дрожащим,
гладкий тимпан отозвался рёвом, кимвал пустотой ответил,
по лесистому склону Иды хоровод поспешает.
тяжело дыша, погоняет Аттис в неистовстве галлов,
бьёт в тимпан, ошалев, ведёт их в тенистые рощи,
словно тёлка, сбросив ярмо, необузданно мчится;
а за ней, вожаком, стремительно следуют галлы.
лишь жилища Кибелы толпа измождённо коснулась,
погрузилась в сон, не изведав хлеба Цереры.
истощение веки смежило слепым опьянённым безумцам
и смягчило неистовство их воспалённого духа.
но наутро Солнце свой глаз золотой открыло,
освещая эфир, бледность неба, рычащее море,
и прогнали ночные тени летящие звонкие кони,
вмиг от дрожащей Аттис Сон волшебный отпрянул;
приняла его Пасифея, крылатого, в лоно обратно.
упокоилось буйство в сердце Аттис, стал ясным разум,
всё, что сделала, с ужасом вспоминает несчастная дева, 
понимает, кем стала и что навек потеряла,
с помрачённой душой возвращается к берегу моря.
только волны увидела, взор затуманили слёзы,
и к родной земле стал взывать её жалобный голос.   

«родина, о отчизна моя, родина, о мать моя дорогая,
я, несчастная, от тебя сбежала, как от господина
беглая рабыня, оказалась в глухих я чащобах Иды,
чтобы жить среди снежных хребтов и пристанищ хищников лютых
и в неистовстве красться во тьме к их ужасным норам,
где ты, дом мой, отечество, в каких мне искать тебя далях,
снова жаждут зрачки мои видеть твои дорогие просторы
в краткий миг, пока дух мой неистовый от буйства свободен.
или домом моим станут эти чужие далёкие дебри?
а отчизна моя, а друзья, а родители, а моё имение?
как мне быть без форума, стадия, гимнасия, палестры ? 
о я несчастная, жалкая, буду вечно теперь стенать я,
сколько раз меняла своё обличье и кем не была я только,
вот я дева, а был  молодым мужчиной, юношей был, ребёнком,
был красою палестры и первым цветом гимнастов:
скольких гостей принимал я, не остывал порог в моём доме.
венками из цветов украшали мой дом прекрасный
в час, когда Солнце в опочивальне звало вставать меня с ложа.
а теперь я рабой богини Кибелы, её прислужницей стану?
буду Менадой, оскоплённым мужчиной, частью себя, осколком?
мне обитать на зелёной Иде, для меня ледяной и холодной?
жизнь губить на острых фригийских  горных вершинах,
где в лесу олень обитает и свирепый кабан здесь рыщет?
Горе мне! Я себя погубила! Как жалею! Что же я натворила!».

только с розовых губ её горькие жалобы проворно слетели
 и до слуха богов донеслась нежданная дерзость рабыни, 
тут же мать богов Кибела выпрягает львов из своей упряжки,
и левого льва, стад грозу, дразня его злобу, криками подстрекает:
«яростен будь, свирепый зверь, всели в хулителя ужас утробный,
пусть в страхе неистовом и возбуждении в рощи мои вернётся,
слишком наглая дерзость – бежать от власти богини Кибелы!
эй, беги и секи её плетью своею, хвостом, по хребту нещадно
и наполни горы рёвом свирепым, пусть урочища вторят,
тряси яркою рыжею гривой, выгибай свою сильную шею!»

так велела Кибела и грозной рукою ярмо с шеи льва отстегнула.
зверь ярится, сам свой норов природный, свой гнев распаляет,
мчится к берегу, рыкает грозно, кустарник трещит под лапой.
вот уж близок мокрый, залитый пеной морскою берег,
видит лев разъярённый здесь нежную Аттис у мрамора моря,
и готов к прыжку. но дева, дрожа, убежала в священные рощи;
там покорной служанкой Кибелы до смерти своей осталась.

о великая мать богов, Кибела, госпожа Диндимена,
да минует мой дом твоя исступлённая властность:
возбуждай других, подстрекай их к пьянящему буйству. 

А. Пиотровский (1929)

Аттис

По морям промчался Аттис на летучем, легком челне,
Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,
В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.
Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,
Убелил он острым камнем молодое тело свое.
И себя почуяв легким, ощутив безмужнюю плоть,
Окропляя теплой кровью кременистый выжженный луг,
Он взмахнул в руке девичьей томнозвучный, гулкий тимпан.
Это — твой тимпан, Кивева, твой святой, о матерь, тимпан!
В кожу бычью впились пальцы. Под ладонью бубен запел.
Завопив, к друзьям послушным исступленный голос воззвал:
«В горы, галлы! В лес Кивевы! В дебри рощ спешите толпой!
В горы, галлы! Диндимены-госпожи покорная тварь!
Рой изгнанников, за мною понеслись вы к чуждым краям,
По следам моим промчавшись, повинуясь речи моей.
Не страшил нас вал соленый, не смутила зыбкая хлябь.
Презирая дар Венеры, убелили вы свою плоть.
Веселитесь, быстро мчитесь, пусть взыграет сердце в груди.
Порадейте в честь богини! Поспешите, Галлы, за мной!
В лес фригийский! В дом Кивевы! Ко святым фригийским местам!
Там рокочет гулко бубен, там кимвалы звонко звенят.
Там менад, плющом увитых, хороводы топчут траву.
Восклицают там менады, в исступленной пляске кружась!
Там безумствует богини вдохновенно буйная рать!
Нам туда помчаться надо! Нас туда желанья зовут!»
Дева телом, бледный Аттис так вопил, сзывая друзей.
Отвечал мгновенным воплем одержимый, бешеный сонм.
Зазвенела медь кимвалов. Загудел протяжно тимпан.
По хребтам зеленой Иды полетел спеша хоровод.
Ударяет в бубен Аттис, задыхаясь, хрипло кричит.
Обезумев, мчится Аттис через дебри, яростный вождь.
Так, упряжки избегая, мчится телка, скинув ярмо.
За вождем, за буйной девой, в исступленье галлы летят.
И к святилищу Кивевы добежал измученный рой.
И уснул в изнеможенье, не вкусив Цереры даров.
Долгий сон тяжелой дремой утомленным веки смежил.
Под покровом тихой лени угасает ярости пыл.
Но когда наутро солнца воссиял сверкающий глаз,
Сквозь эфир, над морем страшным, над пустынным ужасом гор,
И прогнал ночные тени огненосных коней полет,
Тут покинул, вдаль умчавшись, быстролетный Аттиса сон.
В мощном лоне Пасифея приняла крылатого вновь.
Исчезает в сердце ярость, легковейный входит покой.
Все, что сделал, все, что было, вспоминает Аттис дрожа.
Понимает ясным взором, чем он стал, куда залетел.
С потрясенным сердцем снова он идет на берег морской.
Видит волн разбег широкий. Покатились слезы из глаз.
И свою родную землю он призвал с рыданьем в груди.
«Мать моя, страна родная, о моя родная страна!
Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.
На погибельную Иду, ослепленный, я убежал.
Здесь хребты сияют снегом. Здесь гнездятся звери во льдах.
В их чудовищные норы я забрел в потайной щели.
Где же ты, страна родная? Как найду далекий мой край?
По тебе душа изныла, по тебе тоскуют глаза.
В этот миг короткий ярость ослабела в сердце моем.
Или мне в лесах скитаться, от друзей и дома вдали?
От тебя вдали, отчизна, вдалеке от милых родных.
Не увижу я гимнасий, площадей и шумных палестр.
Я, несчастный, их покину. Буду снова, снова рыдать!
О, как был я горд и счастлив, о, как много я пережил!
Вот я дева, был мужчиной, был подростком, юношей был.
Был палестры лучшим цветом, первым был на поле борьбы.
От гостей гудели двери, от шагов был теплым порог.
Благовонными венками был украшен милый мой дом.
От постели, вечно весел, подымался я поутру.
И теперь мне стать служанкой, стать Кивевы верной рабой!
Стать менадой, стать калекой, стать бесплодным, бедным скопцом!
Стать бродягой в дебрях Иды на хребтах, закованных в лед.
По лесным влачиться щелям, во фригийских страшных горах!
Здесь козел живет скакучий, здесь клыкастый бродит кабан.
Ой-ой-ой! Себя сгубил я! Ой-ой-ой! Что сделать я мог!»
Чуть сорвался вопль плачевный с утомленных розовых губ,
Чуть до слуха гор богини долетел раскаянья стон,
Тотчас львов своих Кивева отпрягает, снявши ярмо.
Бычьих стад грозу и гибель, подстрекает левого так:
«Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!
Пусть, охвачен темным страхом, возвратится в дебри лесов
Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.
Выгибай округло спину, ударяй ужасным хвостом.
Дебри гор наполни ревом, пусть рычанью вторит земля!
Потрясай жестокой гривой, пусть дыбится рыжая шерсть!»
Так велит Кивева зверю и снимает с шеи ярмо.
Стервенеет лев. Как пламя, входит в сердце яростный гнев.
Он идет, рычит, ломает под когтем кустарник сухой.
На гремучий вышел берег, убеленный пеной морской.
Видит Аттиса: у моря, у надбрежных мраморных скал.
Прыгнул лев, и мчится Аттис, оробев, в дремучую дебрь.
Там служанкой прожил Аттис до конца безрадостных дней.
О богиня! О Кивева, диндименских гор госпожа!
Пусть пребуду в отдаленье от твоих чудовищных тайн!
Пусть других пьянит твой ужас! Твой соблазн безумит других!

О. Рожанская (2003)

За морями, в рощах богини, наша, Аттис, зреет судьба.
Стисни зубы, герой! — и кремнем садани по яйцам себе.
(Чуешь запах жертвенной крови, свежей крови, матерь богов?)
Был он, Аттис, парень что надо; вмиг девчонкой стала она.

«Вы, Кибелины кобылки, что по диким скачут местам;
Пойте, девочки, свободу от Венеры проклятых пут!
Ай да стадо, Диндимена! — и фригиец дует в тростник.
Но куда же тут поставить наш треножник, чтоб не упал?»

Так подружкам пела Аттис, бывший мальчик, в бубен гремя.

Вы нас галлами прозвали;
Нас, покинувших дома.
Никогда мужские руки
Не накинут нам ярма!

В хороводы завивайтесь!
Бейте в бубны до зари!
С ног вались! — на Иде стойло
Нам, Кибела, отвори!

Утром к морю вышел Аттис: «Твой ли слышу, родина, зов?
Там мальчишкам снится слава; там мужи на форум спешат.
Жалкий дурень! — что я предал за рычанье тварей лесных?
Был из юношей я первым, и друзья любили меня.
На посылках у Кибелы, кто разделит горе моё?
Половинка человека, не увижу я сыновей!»
Так у моря бился Аттис, Рима осколок, долю кляня.
Рима тёплые пороги
Я на Иду променял;
Как у бешеной собаки,
Нету дома у меня!

Тут кругом одни сугробы, В чащах — злобное зверьё.
Горько, родина, мы платим
За безумие своё!

И Кибела, ропот слыша, отпускает с привязи львов.
«Ну, косматый, дай же жару; гривой вздыбься, ярость яря!
Загони скотинку в стадо, пусть не бродит, падаль, одна!»
Так назад вернули Аттис. Знай, рабыня, место своё!
Чур нас, римляне, от буйных
Диндименовых даров!
Проходи, богиня, мимо,
Наш минуй, богиня, кров!
Поищи себе по свету
Человечины другой!
Спи, сынок! Кибелы нету.
Спи, мой мальчик дорогой!

А. Хусаинов (2013)

Аттис

Быстро, быстро мчится Аттис соленой гладью морскою,
В темноту Фригийского леса быстрой ногой вступает,
В те места среди чащобы, где присутствует богиня.
Там, подстегнутый безумьем, в тех местах живущим духом,
Он срывает острым камнем орган мужескаго пола.

И лишь только ощутила, что теперь она не муж и
Что все кровь на землю каплет, пятна свежие повсюду,
То рукою белоснежной быстро же тимпан хватает,
Твой, о твой тимпан, Кибела, Преждесущая всех Матерь.
И, стуча по бычьей коже, по тимпану нежным пальцем
Громко голосом дрожащим всех содельцев созывает.

— Галлы, о, скорей идите, вместе в роще собирайтесь,
Поспешите скорей, Диндимены — владычицы агнцы,
Чужаки, что искали места себе для пристанища,
Оскопившие себя, как я, смело за мной идите!
Одолевшие поспешно волны соленого моря,
Телом своим отныне Венеры дары ненавидя,
Взвеселите скорее госпожу исступленьем духа.
Думать нечего, скорее вы за мною поспешайте
Во фригийский дом Кибелы, фригийские рощи ея,
Где кимбалы глас подают, где тимпаны отвечают,
Где Фригиец песню тянет, на флейте тонкой играет,
Где Менады головой качают, увенчанны плющом,
Где раздается священное возглашенье обряда,
Где вереница паломников превозносит богиню,
Устремимся туда скорей — плясать наш танец трипудий.

Так призывала спутников Аттис, пол свой изменивши.
Голос ее дрожит, отвечают ей хриплые крики,
Голосят кимвалы в ответ, рокочут хрипло тимпаны,
Склоном зеленым Иды хор в спешке неистовой мчится.
Бешено дышит вожак, толпу за собой увлекает,
Подгоняя тимпаном, ведет за собой предводитель.
Словно дикие телки, что ига стремятся избегнуть,
За вождем своим бешеным мчатся стремительно галлы.

И как только в дом Кибелы ворвались, его достигли,
В сон глубокий погрузились, отвергая дар Цереры.
И во сне, в его покое умягчилось их безумство.
Но лишь солнце осветило золотым великим глазом
Воздух белый, освященный, землю твердую и море,
И прогнало прочь подальше ночь копытами коней и
Ускользнувшая в дремоту пробудилась ныне Аттис,
Из обьятий Пасифеи вновь на свет она вернулась.

Так теперь спокойной стала прежде бешеная Аттис,
Принялась усердно думать, что же было, что случилось,
И умом спокойным, трезвым доходя до самой сути,
Устремивши взоры к морю, на простор его широкий,
Где отечество осталось, голос жалобный он подал.

«Прародитель мой, отечество, учитель мой, наставник,
Как я мог тебя оставить, словно раб, склонный к побегу,
Господина покидая, унестись к вершине Иды?
Как животное из стойла убежать, ворота вырвать,
Как помешанный забиться средь лесов в глухую нору?

Где искать тебя, отечество,где же, где ж ты осталось?
Как хочу я взор горячий устремить к твоим вершинам
В краткий миг, покуда дух мой от безумия избавлен.
Неужели эта роща станет мне привычным домом?
Где отечество — ревнитель, прародитель, достоянье?
Нет меня на стадионе, нет в гимнасии, палестре,
Из несчастнейших несчастный, горевать отныне буду.
Сколько раз душа менялась, до чего ж я докатился?
Был я женщиной, мужчиной, был подростком, был ребенком,
Цвет гимнасия предбывший, украшение атлетов,
Кто ко мне домой не рвался, кто не обивал пороги,
У кого весь дом цветами сверху донизу был убран,
О, со мною расставались лишь когда всходило солнце!
И теперь мне быть менадой, быть себя бесплодной частью?
Пребывать в чащобах Иды, чья вершина скрыта снегом?
Неужели жить я должен посредине гор фригийских?
Здесь живут одни лишь лани, дикий вепрь по лесу рыщет,
Жаль мне, жаль, что я так сделал, как раскаиваюсь горько!»

Долго жалобно стенали его розовые губы,
И не раз ушей богини, повторяясь, прикоснулись.
Льва тогда освободила разъяренная Кибела,
На отбившегося агнца напустить его решила.
Поспеши, она сказала, прогони скорей безумца,
Устраши его, чтоб снова в лес дремучий он вернулся.
Как бы сильно не стремился, он в моей пребудет власти!
По спине хвостом хлестни и угрожай избить до смерти,
Оглашай окрестность рыком, чтобы все вокруг дрожало,
Ярко-красной дикой гривой потрясай в свирепом гневе.

Пробудила речь богини льва обузданную силу.
Сам себя воспламеняя, дикий зверь вперед стремится.
Прибежал на берег моря, белой пеной увлажненный,
Там, где Аттис тосковала, у морской стенала глади.
Лев шагнул — безумец вздрогнул и в леса как зверь пустился
И всю жизнь, все дни до смерти оставался там рабыней.

О богиня, о Кибела, госпожа горы Диндимы,
О великая богиня, обойди меня в заботах:
Призывай других, послушай, посылай другим восторг свой.

— Г. Фельдштейн  (1929) —

А. Фет (1886)

Аттис³

Аттис, моря глубь проехав на проворном корабле,⁴
Лишь достигнул до фригийской рощи быстрою стопой
И вступил под сень лесную, где богини был приют,⁵
То безумством подстрекаем со смятенною душой,
Острым он кремнем⁶ отторгнул признак пола у себя.
Тут почувствовав, что сбросив все, уж стал не мужем он,
И лицо земли пятная свежей кровью своей,
Белоснежными руками подняла она тимпан,⁷
Твой тимпан, Цибеба, легши, мать богиня, твой снаряд,
10 И в кружок воловой кожи нежной ручкою стуча,⁸
Так, дрожа, она пустилась приближенным петь своим:
«Вы скорей неситесь, галлы, вверх в леса Цибелы все;⁹
Вместе мчитесь Диндимены властной быстрые стада¹⁰
Вы, которые в чужбину, как изгнанницы неслись
15 Вслед за мною, мне послушны, как сопутницы мои,
Бури моря претерпели и опасности пучин,
И свое сказнили тело, так Венера вам претит.¹¹
Быстрым бегом веселите дух владычицы самой.
Бросим медленность тупую: вместе в путь – и побежим
20 В дом¹² фригийской мы Цибебы, во фригийские леса,
Где кимвалов слышен голос, где тимпаны вдаль гремят,
Где фригийский флейтщик зычно дудкой загнутой гудеть,¹³
Где мэнады¹⁴ отгибают страстно головы в плющах,
Где они, справляя тайны, подымают резкий вой,
25 Где бродячий хор богини рвется бешено вперед:
В те места, куда нам должно торопиться в три ноги».¹⁵
Как вещала то подругам Аттис, ложная жена,¹⁶
Вдруг завыл весь хор свирепый из дрожащих уст своих,
Загремел тимпан летучий, зазвенел пустой кимвал
30 И на верх зеленой Иды быстроногий хор спешит.
Задышав безумством мчится, еле дух переводя,
Всех своим тимпаном Аттис по лесной глуши, ведет,
Словно телка, что умчалась с непривычки от ярма;
За вожатой резвоногой галлы быстрые бегут,
35 Но как в дом они Цибебы утомленные пришли,
То измучены чрезмерно без Цереры впали в сон.¹⁷
Сон ленивый закрывает шаткой слабостью глаза,
И в покое мягком тонет ярость лютая души.
Но когда лучистым взором золотистый Солнца лик
40 Озарил эфир прозрачный, грудь земли и зыбь морей
И прогнал ночные тени звуконогих прибодря,¹⁸
То от Аттис пробужденной убежал немедля Сон
И богиня Пазифея приняла его на грудь.¹⁹
Так от нежного покоя, пробудясь без ярых грез,
45 Разбирала Аттис в сердце все дела свои сама,
И умом спокойным видит, без чего и где она,
И вскипев душой, обратно к морю вновь она спешит.
Там, увидя волн равнину, взором полным слез она,
Грустным голосом к отчизне обратилась в горе так.
50 «О родимая отчизна, о отчизна, мать моя,
Ты, которую несчастный бросил я, как беглый раб.²⁰
От господ своих, к идейским я лесам направил путь,
Чтобы жить в снегах холодных средь звериных логовищ,
Чтобы яростно носиться близ убежищ их во мгле,
55 Где, в какой тебя, отчизна, стороне мне полагать?
Глаз стремится сам собою на тебя направить взор,
В краткий срок, покуда ярость злая смолкнула в душе.
Я ли из родного дома понесусь тут по лесам?
Брошу все, друзей, отчизну и родителей своих,
60 Брошу форум и палестру, стадий и гимназий я?
Бедный, бедный, плакать вечно – вот судьба твоя, душа.
Есть ли род такого лика, чтоб его я не носил?²¹
Я и юноша и отрок, взрослый я и мальчик я,
Я гимназия цветком был, я елея быль красой;²²
65 У меня в дверях толпились, мой порог не остывал,
Был цветочными венками мой всегда разубран дом,
Как с восходом солнца должен был покинуть ложе я.
Я ль теперь Цибелы жрицей и служанкой быть должна?
Я ль мэнадой, я ли частью лишь себя – как тщетный муж?
70 Я ль на верх зеленой Иды в снег застывший убегу?
Я ли стану на фригийских жить нагорных высотах,
Где олень, жилец полесья, где кабан лесной жилец?
Жаль мне, жаль, что я так сделал, больно, больно мне терпеть».
Но лишь только звук поспешный с губок розовых слетел
75 И богине в оба уха с вестью новою дошел,
То Цибела, разрешая львов запряженных ярмы,²³
Так, дразня врага скотины, стала левого учить:²⁴
«Ну, свирепый, в путь, и сделай, чтобы в ярость тот вступил,
Сделай, чтоб в порыве яром тот опять ушел в леса,
80 Кто свободен больно, власти избежать моей дерзнул.
Бей хвостом себя, свою же спину бей своим бичом.²⁵
Пусть разносится повсюду гром от рева твоего,
Крепкой шеей встряхни ты гриву рыжую свою».
Так рекла Цибеба в гневе и ярмо сняла рукой.
85 Зверь свирепый раздражает сам свой дух на быстрый бег,
Он идет, ревет и топчет под ногой своей кусты.
Но лишь влажных месть достигнул, где белели берега,²⁶
То у мраморного моря Аттис нужную узрел,²⁷
Вдруг он кинулся. Та в дебри обезумевши ушла:
90 Там на целую осталась жизнь прислужницей она.
О великая Цибеба, ты Диндима божество,
Пусть навек мой дом не знает страшной ярости твоей:
Возбуждай уже других ты и других быстрей гони.

С. Шервинский (1986)

Чрез моря промчался Аттис на бегущем быстро чёлне
И едва фригийский берег торопливой тронул стопой,
Лишь вошёл он в дебрь богини, в глубь лесной святыни проник, —
Он во власти тёмной страсти здравый разум свой потеряв,
5 Сам свои мужские грузы напрочь острым срезал кремнём.
И тотчас узрев, что тело без мужских осталось примет,
И что рядом твердь земная свежей кровью окроплена,
Белоснежными руками Аттис вмиг схватила тимпан,
Твой тимпан, о мать Кибела, посвящений тайных глагол,
10 И девичьим пятиперстьем в бычью кожу стала греметь,
И ко спутникам взывая, так запела, вострепетав:
— «Вверх неситесь, мчитесь, галлы, в лес Кибелы, в горную высь,
О, владычной Диндимены разблуждавшиеся стада!
Вы, что новых мест взыскуя, вдаль изгнанницами ушли,
15 И за мной пустились следом и меня признали вождём,
Хищность моря испытали и свирепость бурных пучин,
Вы, что пол свой изменили, столь Венера мерзостна вам,
Бегом быстрым и плутаньем взвеселите дух госпожи!
Нам теперь коснеть не время, все за мной, за мною скорей —
20 Во фригийский дом богини, под её фригийскую сень,
Где звенит кимвалов голос, где ревут тимпаны в ответ,
Где игрец фригийский громко дует в загнутую дуду,
Где плющем увиты станы изгибающихся менад,
Где о таинствах священных вдаль гласит неистовый вой,
25 Где вослед богине рыщет без пути блуждающий сонм!
Нет иной для нас дороги. В путь скорее! Ног не жалеть!»
Так едва пропела Аттис, новоявленная жена, —
Обуянный отвечает хор трепещущим языком,
Уж тимпан грохочет лёгкий, уж бряцает полый кимвал.
30 И на верх зелёной Иды мчится хор поспешной стопой.
Их в безумьи, без оглядки, задыхаясь, Аттис ведёт,
Ввысь и ввысь, гремя тимпаном, их ведёт сквозь тёмную дебрь.
Так без удержу телица буйно мчится прочь от ярма.
За вождём, себя не помня, девы-галлы следом спешат.
35 Но едва примчались девы в дом Кибелы, в самый тайник,
Обессиленные впали без даров церериных в сон,
Их окутало забвенье, взор смежила томная лень,
И в разымчивой дремоте их затих неистовый пыл.
Но когда златого Солнца обозрел сияющий взор
40 Бледный воздух, крепь земную и морскую грозную хлябь,
И прогнал ночные тени прозвеневший топот копыт, —
Вмиг от Аттис пробуждённой Сон отпрянул и убежал,
И на перси Пасифея приняла его, трепеща.
Из разымчивой дремоты Аттис, умиротворена,
45 Пробудившись, всё, что было, стала думой перебирать,
И рассудком ясным видит, без чего осталась и где,
И назад уже стремится и обратно к морю спешит.
Здесь, увидя ширь морскую и обильно слёзы лия,
К милой родине, горюя, одиноко стала взывать:
50 «Край родной, земля родная, ты, родительница моя,
Я ль тебя постыдно бросил, как своих бросает господ
Беглый раб, и к дебрям Иды свой направил горестный путь,
Чтобы жить, где снег не сходит, где морозны логи зверья,
Чтоб в беспамятном порыве подбегать к убежищам их?
55 Где, в каких широтах мира я тебя представить могу?
Сами очи, сами жаждут устремиться взором к тебе
В краткий срок, пока от буйства мой свободен бедственный дух.
Я ли, дом родной покинув, в эти дебри перебегу?
Край родной, друзья, угодья, мать с отцом — мне жить ли без вас.
60 Форум, стадий и палестра, и гимнасий — брошу ли их?
Горе, горе! Вечно плакать — вот отныне участь моя.
Кем я был и кем я не был? Сколько я обличий сменил!
Нынче дева, был я мужем, был юнцом и мальчиком был.
Был я цветом всех гимнастов и красою был я борцов.
65 У меня в дверях толпились, стыть порог мой не успевал,
По утрам цветов венками был украшен празднично дом,
В час, когда с восходом солнца полагалось с ложа вставать.
Мне ли быть богам служанкой? Мне ли быть Кибеле рабой?
Я ли буду оскоплённый жить менадой, частью себя?
70 Мне ль в горах зелёной Иды обитать, где холод и снег?
Я ли дни сгублю младые у фригийских острых вершин?
Где олень лесной таится, где кочует в чаще кабан?
Что же, что ж я натворила! Как ужасно ныне казнюсь!»
И едва такие звуки, излетев из розовых уст,
75 До ушей богов бессмертных донесли нежданную новь, —
Тотчас львам своим Кибела отпустила путы ярма
И впряжённого ошую тотчас так дразнить начала:
— «Прянь, свирепый, поусердствуй, чтобы он в неистовство впал,
Чтобы вновь в порыве яром он вернулся в чащи мои, —
80 Он, кто в вольности чрезмерной мнит бежать от власти моей!
Бей хвостом бока и спину, плетью собственною хлещи!
Пусть ужасный вновь отдастся по глухим урочищам рёв.
На своей могучей вые ржавой гривой страшно тряхни!»
Так рекла Кибела грозно и сняла со зверя ярмо.
85 Сам свой норов возбуждает зверь свирепый — и побежал!
Влево, вправо он кустарник, мчась, ломает шалой ногой.
Вот уж близок берег пенный, близок мрамор зыби морской,
Лютый зверь завидел деву и схватить добычу готов, —
Но уже в самозабвеньи Аттис в дикий лес унеслась,
90 Там служить своей богине навсегда осталась она.
О Кибела, о богиня, ты, кого на Диндиме чтут!
Пусть мой дом обходят дальше, госпожа, раденья твои, —
Возбуждай других к безумству, подстрекай на буйство других!

---

Характеристика

Гаспаров пишет:

В мифо­ло­гии Аттис — это имя любим­ца фри­гий­ской боги­ни Кибе­лы (или Киве­вы); цен­траль­ным местом ее куль­та был город Пес­си­нунт в глу­бине Малой Азии близ горы Дин­ди­мы (отсюда третье имя, «Дин­ди­ме­на», ст. 13, ср. 91), дру­гим — гора Ида (ст. 30) в при­бреж­ной Малой Азии близ Трои; эту Иду сме­ши­ва­ли с дру­гой Идой, на Кри­те, а Кибе­лу отож­дествля­ли с чтив­шей­ся на Кри­те Реей, мате­рью Зев­са и дру­гих богов. Как боги­ня пло­до­ро­дия она чти­лась экс­та­ти­че­ски­ми орги­я­ми под зву­ки тим­па­нов (буб­нов) и ким­ва­лов (литавр), жре­цы ее долж­ны были вести аске­ти­че­ский образ жиз­ни и обыч­но под­вер­га­ли себя оскоп­ле­нию арха­и­че­ским камен­ным ножом. Эти жре­цы назы­ва­лись гал­ла­ми (ст. 12) по назва­нию мало­азий­ской реки (отсюда же назва­ние «гал­ли­ям­ба» — ред­ко­го сти­хотвор­но­го раз­ме­ра, кото­рым напи­са­но это сти­хотво­ре­ние), а пред­во­ди­тель их назы­вал­ся Аттис.

Судь­ба тако­го Атти­са и пред­став­ле­на в сти­хотво­ре­нии Катул­ла (может быть, по неиз­вест­но­му элли­ни­сти­че­ско­му образ­цу); воз­мож­но (но не более того), что тол­чок к нему дала Катул­лу поезд­ка в Малую Азию в 57—56 гг. Впро­чем, культ Мате­ри Богов был хоро­шо изве­стен в Риме, поль­зо­вал­ся офи­ци­аль­ным при­зна­ни­ем с 204 г., в честь нее справ­ля­лись еже­год­ные Мега­ле­сий­ские игры, про­цес­сии ее жре­цов выра­зи­тель­но опи­сы­вал Лукре­ций (II, 600—643).

Ст. 8. Аттис… схва­ти­ла… — До оскоп­ле­ния Катулл гово­рит об Атти­се в муж­ском роде, после оскоп­ле­ния — в жен­ском (ср. ст. 27 «ново­яв­лен­ная жена»); имен­но как при­ме­ты жен­ст­вен­но­сти упо­ми­на­ют­ся «бело­снеж­ные руки».

Ст. 22. …в загну­тую дуду… — Духо­вые инстру­мен­ты счи­та­лись изо­бре­те­ни­ем мифи­че­ско­го фри­гий­ско­го сати­ра Мар­сия (а струн­ные — искон­но гре­че­ски­ми); обыч­но дуд­ки («флей­ты», как часто непра­виль­но пере­во­дят) дела­лись из пря­мо­го камы­ша, но в изо­бра­же­ни­ях встре­ча­ют­ся и изо­гну­тые.

Ст. 23. Мена­ды — вак­хан­ки: экс­та­ти­че­ские куль­ты Кибе­лы и Вак­ха (свя­щен­ным рас­те­ни­ем кото­ро­го был плющ), име­ли мно­го обще­го.

Ст. 36.  …без даров цере­ри­ных… — Не вку­сив хле­ба.

Ст. 43. Паси­фея — хари­та, жена бога сна Гип­но­са.

Ст. 53. …где снег не схо­дит… — Пре­уве­ли­че­ние, снег на Иде лежит толь­ко зимой: ср. ст. 30, 70 «зеле­ной Иды».

Ст. 60. Форум, ста­дий и пале­ст­ра… — Ста­дий (ста­ди­он) слу­жил для упраж­не­ний в беге, пале­ст­ра — в борь­бе; гим­на­сий — двор с при­ле­гаю­щи­ми построй­ка­ми для телес­ных упраж­не­ний вооб­ще. Они счи­та­лись при­ме­та­ми истин­ной гре­че­ской куль­ту­ры с ее заботой о теле — гим­на­сий был в каж­дом, даже самом малень­ком, гре­че­ском горо­де. Аттис, как и Катулл и каж­дый антич­ный чело­век, испы­ты­ва­ет перед дикой «него­род­ской» при­ро­дой не роман­ти­че­ское уми­ле­ние, а ужас.

Ст. 66. …цве­тов вен­ка­ми… укра­шен… — Так укра­ша­ли две­ри дома моло­до­го чело­ве­ка его поклон­ни­ки.

Ст. 76. …львам сво­им Кибе­ла… — Кибе­ла изо­бра­жа­лась могу­чей жен­щи­ной в вен­це, похо­жем на баш­ню, и на колес­ни­це, запря­жен­ной льва­ми.

Ст. 91. О Кибе­ла… — Такая же охлаж­даю­щая кон­цов­ка, как бы беру­щая в кавыч­ки весь пафос основ­ной части сти­хотво­ре­ния, как и в № 51. Если «Аттис» — пере­ло­же­ние элли­ни­сти­че­ско­го сти­хотво­ре­ния, то эта кон­цов­ка и здесь мог­ла быть при­бав­ле­на самим Катул­лом.

Вениамин Иофе пишет:

«Во фригийском варианте всемирного мифа о Великой Матери (принятом также у римлян) Атгис, который выступает в качестве сына-возлюбленного Великой богини, в экстазе любовной страсти оскопляет себя и вешается на сосне, которая и становится его воплощением. Сосну почитали в культе Осириса, в котором также присутствует тема оскопления. (Во всех иных вариантах мифа: в культах Таммуза и Иштар, Адониса и Афродиты отсутствует и тема оскопления, и почитание сосны.) Таким образом, в этих великих древних мифах сосна определенно связывалась с темами оскопления, самоубийства и соединения с Великой Матерью (с Матерью-землей).

Этот отдаленный, казалось бы, для нашего сознания сюжет (хотя уже настораживает Йитс) находит неожиданное и знаменательное отражение в отечественной культуре. В 1918 году А.Блок, работая над статьей «Заговор Каталины», обратился к стародавним событиям римской истории, для того чтобы понять исторические корни современных ему катаклизмов, и, напряженно вслушиваясь в ритмы и музыку времени, неожиданно для себя пришел к заключению о том, что суть происходящего в России лучше всего выражает известное ЬХШ стихотворение Катулла, обычно считающееся стоящим несколько отдельно в творчестве великого римского поэта. 27 апреля 1918 года Блок даже делает запись в дневнике: «Вдруг к вечеру осеняет — (63-е стихотворение Катулла — ключ ко всему)». Следует отметить, что из дневниковой записи 4 октября 1912 мы знаем, что на это стихотворение в свое время обратил внимание Блока человек с величайшей чуткостью к музыке времени — М.Волошин. 63-е стихотворение Катулла называется «Аттис»:

По морям промчался Аттис на летучем, легком челне,
Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов…

Стихотворение посвящено описанию священного безумия самозабвенного порыва к соединению с богиней-матерью и позднего раскаяния Аттиса наутро после самооскопления. Все оно наполнено ужасом перед страшными тайнами богини и пред ее могуществом, ужасом страшной судьбы Аттиса: «Там служанкой прожил Аттис до конца безрадостных дней». В культе Аттиса оргиастическое соединение с матерью (что Катулл передает своими галлиямбами) странным образом сочетается с аскетическим самоограничением, с попыткой упорядочения природной стихии, с уходом от принятия жизни в ее противоречивости, в материнские объятия Кибелы. Имея в виду и принимая свидетельства Блока (и, по-видимому, Волошина) о соотнесенности этого мифа с событиями 1910-х годов, факт восхождения сосны на культурном горизонте времени уже не покажется нам странным.»²⁸

Также см. статьи:

• М. Гаспаров. Предисловие к статье А.А. Блока
• А. Блок об «Аттисе»
• М. Гаспаров. Фригийский стих на вологодской почве
• Klenin, E. Russian Kýbelē : Equivalencies in Translation and Catullus’s Poem 63 // Festschrift for Barry Scherr. Ed. by John M. Kopper and Michael Wachtel. Slavica Publishers, 2015. Pp. 41-54. (ссылка)

---

Библиография (по Свиясову):

• Фельдштейн Г. С. «Чрез волны далекого моря на быстрой ладье, свершивши свой путь…» // Фрэзер И. Г. Фригийский культ Аттиса и христианство. М., 1924. С. 95—101.
• Пиотровский А. «По морям промчался Аттис на летучем, легком челне…»/ / Катулл. Книга лирики. Л., 1929. С. 120—124; Там же. 2-е изд. 1929. С. 94—98; Лирика. М., 1957. С. 110— 113; Валерий Катулл. Альбий Тибулл. Секст Проперций. М., 1963. С. 96—99; Катулл. Книга стихотворений. М., 1986. С. 137—141; Книга Катулла Веронского. М., 1991. С. 101 — 105.

---

Примечания

1. http://www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.02.0006%3Apoem%3D63 ↩︎
2. Обширный комментарий переводчицы к тексту см. на странице. ↩︎
3. Настоящий малый эпос (эпиллион) написан изысканным и трудным галлиамбическим размером, который мы по возможности старались сохранить. Размер этот вполне выражает противоположности оргиастически-шумных и порывистых впечатлений с печальными. В этом рассказе мы при посредстве Катулла соприкасаемся с доисторической древностью. В глубине веков скрывается миф о всеобщей матери: Μᾶ или Αμμάς и всеобщем отце Πάπας, но на севере Малой Азии, особенно во Фригии он получил специальную форму. Поклонение издревле праматери богов на вершинах гор (Диндима, Иды и Кибелы) быть может в связи с корнем: χυβή, голова, вершина, произвело и самое имя Кибебы или Цибебы (которое уже Эврипид Вакх. 59 смешивается с Критским именем всематери Ρέα). Πάππα или αττα, еще у Гом. Любовное обращение младших к старшим, очевидно одного корня с нашим тятя, то же самое, что и Аттис. Хотя в первобытном мифе Кибеба не более, как дочь фригийского царя Мэона и Диндимы, которую отец, рассердясь, что родился не мальчик, велел отнести в лес, где она, воспитанная пантерами и львами, была снова признана и принята родителями. Но, заметивши ее преступную связь с Аттисом, Мэон убил или искалечил последнего, истребив таким образом и весь пастуший род его. Обезумевшая Кибеба стала с шумом носиться из страны в страну, пока по случаю чумы оракул Аполлона не повелел с почетом похоронить убитых, а Кибебу признать божеством; а так как тела Аттиса не нашли, то поставили его изображение на алтаре рядом со статуей Цибебы. Таков миф фригийской Цибебы. В связи с этим упомянем и греко-римское предание о Хроносе или Сатурне. Сын Урана (неба) и Геи (земли), он из всех порожденных матерью сторуких Гитанов был самый хитрый и злой. Гея, озлобленная на Урана за то, что он запер всех детей в преисподнюю, предложила им отомстить за себя отцу, покалечив его. Один Сатурн на это согласился и, спрятавшись у матери, дождался ночи, когда Уран пришел к жене, и тут, изувечивши его острым ножом, он сбросил свое орудие на землю и тем оплодотворил последнюю. Сатурн затем женился на сестре своей Рее, от которой произошли все боги и наконец сам Юпитер. Как ни различны оба мифа, но объясняют смешение Цибебы с Реей в качестве праматери. При дальнейшем развитии культа Цибебы, она одна является главным божеством, а Аттис вместе с изувеченными подобно ему жрецами галлами является только ей исступленным служителем на фригийской горе Иде. Наш Аттис, как мы увидим, только искусственно и косвенно носит это имя.
   Содержание: Аттис, прекрасный юноша, отправляется морем во Фригию (Троаду), где впадает в неистовство, оскопляется и приглашает своих спутников, исполнивших то же самое, галлов, нестись на вершины Иды в рощу Кибебы (1–26). Весь хор устремляется туда и утомленный погружается в глубокий сон (27–36).
   Но сном проходит неистовство; на утро Аттис сознает и сожалеет о своем ужасном поступке; он быстро возвращается к морю (37–47), при виде которого он соболезнует о покинутой Греции (48–73). Услыхав это, гневная Цибела посылает одного из своих львов за отщепенцем; тот пугает на берегу сидящего Аттиса, который, обезумев, снова, возвращается в лес, становясь на вечные времена служителем Цибелы (74–90).
   Заключение: О богиня, пощади и меня своим гневом (91–93). Время сочинения неизвестно.
   Таким заключением Катулл как бы говорит в назидание всем поэтам: не дело искусства юридически разбирать правых и неправых. Перед поэтической правдой сумасшедший фанатик настолько же прав, как и очнувшийся раскаянный. Дело поэзии засвидетельствовать правду того и другого, но как человек я могу сказать, что если безумие присуще человеческой природе и кому-нибудь необходимо безумствовать, то дай Бог, чтобы этим безумцем не был я. ↩︎
4. Своим лихорадочно-торопливым размером стихотворение прямо вносит нас в самое событие (in medias res). Аттис проехал из Греции Эгейское море. ↩︎
5. Та же порывистость забывает назвать богиней Цибелой. ↩︎
6. Самое употребление кремневого ножа указывает на доисторические времена. ↩︎
7. С минуты увечья юноша Аттис не только считает себя вакханкой, но становится женщиной и в грамматическом смысле, чему примеры есть (Энеид. 9, 614; Ювен. 1, 62). ↩︎
8. Но на это же указывают выражения: «нежной ручкою» и 74 «губок розовых». ↩︎
9. Галлы, жрецы Цибелы, получившие свое название от фригийской реки Галла, а не от жителей Галатии, носящих постоянно название Галатов. Мы оставили в переводе мужское имя галлы, с которым Аттис обращается к своим изувеченным спутникам, которых он тоже, считая женщинами, обзывает в подлиннике словом Gallae, которое следовало бы без препятствия со стороны стихосложения перевести: Галлки, но нас испугали домашние галки. ↩︎
10. Мать Диндимена, как называет ее Геродот (1, 80) по имени фригийской горы Диндима (стих. 93), гонит своих исступленных поклонников, как бессознательное стадо. ↩︎
11. Так Венера вам претит (Veneris nimio odio). Нас поразило это выражение, представляющее, по-нашему, ключ ко всему этому эпиллиону.
    Выдумывать природу вообще нелепо, а тем более в искусстве. Если нельзя ее понять, то отрадно заглянуть в ее лабораторию. Здесь в человеческой области мы постоянно натыкаемся на двойственность животной души и человеческого духа, вечная борьба между которыми по-уличному называется свободной волей, между тем как торжество той или другой стороны лежит в умопостигаемом характере. Добраться до самой вершины умственного водораздела не в нашей власти, но опыт показывает нам, что люди, покатившиеся по душевно-животному склону, доходят в поклонении Венере до крайностей времен Ювенала, а покатившиеся, вопреки врожденным инстинктам, по противоположному духовному склону, доходят в своей ненависти к Венере тоже до крайности, заставляющей и наших скопцов находить величайшую отраду в умножении прозелитов.  ↩︎
12. Дом здесь все-таки значит приют, место. ↩︎
13. Фригийский флейтщик. Флейта считалась фригийским изобретением. У двойной фригийской флейты одна дудка была прямая, а другая, длиннейшая (левая дудка для более низких звуков, срав. Зычно) к концу расширялась и загибалась. ↩︎
14. Мэнады – вакханки. Культ Дионисия еще Эврипидом смешивался с культом Цибелы. ↩︎
15. Tripudiis – в три неравномерных такт с прискоком. Пляска с оружием, напр. салийских жрецов. Выражение совершенно тождественное с русским:
    Дали бабе сапоги,
    Пошла баба в три ноги.
    (Солдатская песня). ↩︎
16. Искусственная. ↩︎
17. Не вкусивши хлеба. ↩︎
18. Отдохнувших за ночь звуконогих коней солнечной колесницы. ↩︎
19. Пазифея (Илиад. 14, 267 и 269):
    Шествуй; тебе в благодарность юнейшую дам я Хариту
    ……………………………………………..
    Ту Пазифе́ю, по коей давно все дни воздыхаешь. ↩︎
20. Несчастный, при воспоминании своей юношеской жизни. ↩︎
21. Genus figurae мы решились перевести: род лика, избегая иностранной фигуры, в сущности ничего более не говорящей, чем лик. ↩︎
22. Елея – палестры.  ↩︎
23. О львах Цибелы сличи 2, 11–13. ↩︎
24. Враг скотины – лев. ↩︎
25. Как это делают и рассвирепевшие быки.  ↩︎
26. Белели – в противоположность лесной сени (3), берега и море, освещенные солнцем, а быть может, и убеленные пеной морской. ↩︎
27. Море часто носит эпитет мраморное (Илиад. 14, 273). ᾶλα μαρμαρέην у Гнедича: «Светлого моря»; у Энния аннал. 377: «mare marmore flavo». ↩︎
28. Иофе В. Новые этюды об оптимизме. — СПб : Мемориал. 1998. С. 179-180. ↩︎