Ad Hortalum
64 ← Catullus 65 / Catvlli Carmen LXV → 66
LXV. ad Ortalum
Etsi me assiduo confectum cura dolore
sevocat a doctis, Ortale, virginibus,
nec potis est dulcis Musarum expromere fetus
mens animi, tantis fluctuat ipsa malis—
namque mei nuper Lethaeo in gurgite fratris
pallidulum manans alluit unda pedem,
Troia Rhoeteo quem subter litore tellus
ereptum nostris obterit ex oculis.
* * * * * * * *
numquam ego te, vita frater amabilior,
aspiciam posthac? at certe semper amabo,
semper maesta tua carmina morte canam,
qualia sub densis ramorum concinit umbris
Daulias, absumpti fata gemens Ityli—
sed tamen in tantis maeroribus, Ortale, mitto
haec expressa tibi carmina Battiadae,
ne tua dicta vagis nequiquam credita ventis
effluxisse meo forte putes animo,
ut missum sponsi furtivo munere malum
procurrit casto virginis e gremio,
quod miserae oblitae molli sub veste locatum,
dum adventu matris prosilit, excutitur,
atque illud prono praeceps agitur decursu,
huic manat tristi conscius ore rubor.
Подстрочный перевод
Though outspent with care and unceasing grief, I am withdrawn, Ortalus, from the learned Virgins, nor is my soul’s mind able to bring forth the sweet fruit of the Muses (so much does it waver amidst ills: for but lately the wave of the Lethean stream washes with its flow the poor, pale foot of my brother, whom the land of Troy crushes beneath the Rhoetean shore, stolen from our eyes. [Never again will I hear you speak,] never again, O brother, more lovable than life, will I see you. But surely I will always love you, always will I sing elegies made gloomy by your death, such as the Daulian bird pipes beneath densest shades of foliage, lamenting the lot of slain Itys.—Yet amidst sorrows so deep, O Ortalus, I send you these verses recast from Battiades, lest by chance you should think that your words have slipped from my mind, entrusted to the wandering winds, as it was with that apple, sent as furtive love-token by the wooer, which leapt out from the virgin’s chaste bosom; for the hapless girl forgot she had placed it beneath her soft robe—when she starts at her mother’s approach, out it is shaken: and down it rolls headlong to the ground, while a tell-tale flush bears witness to the girl’s distress.1
Переводы
М. Амелин (2005)
Хоть постоянно скорбь, томлением изнуряя,
Портал, от мудрых дев и отвлекает меня,
гладкого Муз плода хотя из души и не может
разум извлечь, — в таком водовороте я сам:
ведь недавно совсем волна Летейской пучины
бледную моего брата омыла стопу,
там, на берегу Ретея, его заманила
и от наших глаз Трои сокрыла земля, —
как ни взывай, твоего никогда не услышу ответа,
никогда на тебя я не взгляну уже, брат,
жизни любимее; но всегда любить тебя буду
и о смерти твоей песни унылые петь,
как под сенью древес густой навзрыд воспевает
Давлия Итиса сгубленного о судьбе, —
все ж таки, Гортал, шлю и в таком унынии эти
переводные тебе я Баттиада стихи,
чтобы, будто твои слова заверений на ветер
из моей души вылетели, не считал, —
так на лоне лежит непорочном яблоко, деве
брошенное в залог тайных обетов, меж тем
мать приближается к ней, бедняжке, под мягкой одеждой
притаившей его, но уронившей, вскочив;
тут оно стремглав покатилось вниз, и заметно,
как заливает лицо грустное краска стыда.
Аноним из журнала «Современник» (1850)
Правда твоя, Гортал, скорбь, пожирающая меня без жалости, мешает мне поклоняться сестрам утешительницам; душа моя, захваченная горем и волнуемая им, не может отзываться на сладкие вдохновения муз. Немного дней прошло с той поры, как волна Лета стала омывать охолоделые ноги моего брата, моего брата, навеки скрытого от моих глаз под землею троянскою.
Так, уже я не услышу твоего голоса; ты не будешь рассказывать мне своих подвигов. О брат мой, я любил тебя более самой жизни, — и я не увижу тебя более! Но по крайней мере я все-таки буду любить тебя и произносить плачевную песнь над твоей могилой…
Все-таки, Гортал, несмотря на мою горесть, я посылаю тебе мои стихи; не подумай, что твои слова, игрушка легкого ветра, вылетели из моей памяти как выскользает из под девственной груди девушки яблоко, робкий подарок ее друга. Забывши о спрятанной вещи и вздрогнув при голосе матери, бедная девушка роняет подарок: яблоко катится и прыгает у ее ног, а она чувствует при этом виде, как предательский румянец выступает на ее личике.
Я. Голосовкер (1955)
Гортензию Орталу2
Если глухая тоска, порожденная скорбию, Ортал,
Так отдалила меня ныне от мудрости муз,
Сладостный выразить стих вдохновенной душой, как бывало,
Разум бессилен, волной бед захлестнуло ее.
Брата печальная тень предо мною,— в пучине забвенья
Бледные ноги его Лета омыла водой.
Урну в унылой дали на Ретейском прибрежье сокрыла
Почва троянской земли, в прах растирая и пыль.
Ах, никогда мне тебя не увидеть, любимый… Дороже
Жизни мне был, но и впредь буду любить, как любил,
Буду тебя поминать обездоленный в песнях печальных,
Словно Давлийский певец, верный любви соловей:
В гуще тенистой листвы он о гибели Итила плачет,
Трелью рыдающей нам память о нем бережет.
Все же тебя не забыл я, мой Ортал, в моих сокрушеньях,
И Баттиадовых строк шлю тебе мой перепев,
Чтобы и думать не смел, будто на ветер бросил, впустую,
Просьбу, и вылетело все из моей головы,
Как вылетает порой из-под складок одежды у чистой
Девушки яблоко — дар, брошенный ей женихом:
Мать ненароком вошла,— и вскочила бедняжка, забыла
Яблоко спрятать: оно… выбежало, как на зло,
Прыгнуло на пол, стремглав покатилось, а горе-невеста
Так виновато стоит, вспыхнув до самых бровей.
Ю. Голубец (1989)
О, как заботит меня неустанное горе все время
И отвлекает от дев, Гортал, искусных в стихах…
Не в состоянии я плодов вкусить сладкогласных,
Ибо несчастьем одним разум мой угнетен,
Ибо недавно совсем летейской волной омывает
Тихо бесплотный поток бледные брата стопы,
Ибо под прахом песчаным ретейского взморья, у Трои
Милое тело, от глаз скрытое наших, лежит…
И не сказать ничего, ничего от тебя не ыуслышать,
Брат, а всегда для меня жизни дороже ты был!
Будешь всегда предо мной, я буду любить тебя вечно,
Вечно скорбную песнь стану я петь для тебя!
Ибо давлийская песнь оплакала некогда тоже
В сени древесной густой Итиса злую судьбу…
Все-таки я и в таких печалях тебя посылаю
Стих Баттиада – его переложил я давно.
Ты не сможешь сказать, что совет твой пущен на ветер,
Что твоя речь у меня выскользнула из души –
Словно возлюбленного подарок таинный скользнуло
Яблоко: катится вниз, мимо девичьих рук…
Было забыто оно за пазухой скромницы бедной –
Мать любопытна, и вот тайно трепещет она…
Катится яблоко вниз стремглав по склону крутому
И виноватое вмиг вспыхнуло девы лицо!
А. Пиотровский (1929)
Другу о брате
Черное горе, вседневные беды меня отдалили,
Милый Гортал, от труда в честь величавых сестер.
Сладостных муз легкокрылое племя создать не способен
Дух отягченный. Поник разум в тоске и слезах.
Брата бледнеющий призрак давно ли в глубинах поддонных
Зяблый летейский поток влагой забвенья омыл?
Взморье Ретейское в Трое далекой любимые кости
Похоронило, навек друга отняв от друзей.
Слова тебе не скажу, и рассказов твоих не услышу,
И не увижу уже глаз, что мне жизни милей.
Брат ненаглядный! Любить тебя буду и ныне и вечно.
Вечно о смерти твоей петь мне печальную песнь!
Так под зеленой листвою, под купами рощ темнолистых,
Льется соловушки стон, вечный об Итисе плач.
Но, хоть убитый печалью, Гортал, я тебе посылаю
Стих Каллимаха. Его я для тебя перевел.
Так не считай, что советы твои, словно ветер летучий,
Словно туман, из души вмиг ускользнули моей,
Так тихонько скользнув, из-за пазухи девушки скромной
Яблоко падает вдруг — тайный подарок любви.
В страсти забыла бедняжка, что скрыто за тонкой холстинкой.
Видит, что мать подошла. В страхе вскочила. Бежит,
Яблоко катится быстро, стремится шурша по наклону,
На виноватом лице вспыхнул румянец стыда.
А. Фет (1886)
К Орталу3
Хоть постоянно меня отягчая заботою, горе
От вдохновенных, Ортал, дев отклоняет совсем4
И не в силах плодами отрадными муз разрешиться
Ум мой, который такой ныне взволнован бедой:
5 Ибо недавно еще моего побледневшего брата5
Ноги в потоке своем Лета омыла волной;
Трои берег его Ретийский, своею землею6
Прикрывая, от глаз наших совсем удалил.
……………………………………………………………………
Стану ль с тобой говорить? Услышу ль твои похожденья?
10 Иль никогда уж тебя, жизни милейший мне брат,
Более не увидать? Но вечно любить тебя буду,
Вечно о смерти твоей скорбные песни мне петь,
Те, что под тенью густой нависших ветвей напевает
Прокна, о горестной ей Итила смерти скорбя.7
15 Но и в горе таком тебе я, Ортал, посылаю
Эти стихи, что писал я Баттиаду вослед;8
Чтоб ты не счел, что слова свои ты бросил на ветер
И что может быть их я потерял из души;
Словно яблоко, что женихом подаренное тайно,
20 Из непорочной скользнув пазухи девы, бежит;
То у бедняжки забывчивой спрятано было в одежде,
А у прыгнувшей, когда мать к ней вошла, сотряслось
И по наклону оно проворно движется в беге,
А у нее на лице вспыхнула краска стыда.
С. Шервинский (1986)
Правда, что горе моё и тоска постоянная, Ортал,
Мой отвлекают досуг от многомудрых сестёр,
И что не может душа разрешиться благими плодами
Доброжелательных Муз, бурей носима сама, —
Срок столь малый прошёл с тех пор, как в пучине забвенья
Бледную брата стопу Леты омыла волна.
В дальней троянской земле на плоском прибрежье Ретея
Брат мой лежит недвижим, отнят у взоров моих.
Если к тебе обращусь, твоих не услышу рассказов,
Брат мой, кого я сильней собственной жизни любил,
Видеть не буду тебя, но любить по-прежнему буду,
Песни печальные петь стану о смерти твоей.
Как их в тенистой листве горевавшая Давлия пела,
О беспощадной судьбе Итиса громко стеня.
Всё же и в горе тебе я, Ортал, стихи посылаю, —
Их перевёл для тебя, а сочинил Баттиад, —
Так не подумай, чтоб мог я доверить гульливому ветру
Просьбы твои, чтобы мог выронить их из души,
Как выпадает порой из пазухи девушки скромной
Яблоко, дар потайной милого сердцу дружка,
Спрятанный скорой рукой в волнистые складки одежды
И позабытый, — меж тем к ней уже мать подошла,
Катится яблоко вниз, а девушка молча поникла,
И на смущённом лице медлит румянец стыда.
Характеристика
Сопроводительное послание при переводе из Каллимаха (Баттиада, ст. 16, — т. е. потомка Батта, легендарного основателя Кирены, откуда был родом Каллимах, — ср. № 7) — по-видимому, при № 66.
Адресат — знаменитый римский оратор, консул 69 г., старший современник и соперник Цицерона, сам писавший стихи (о которых Катулл в № 95 отзывается весьма нелестно). В подлиннике стихотворение представляет собой один длиннейший синтаксический период — может быть, имитируя ораторский стиль адресата. Написано, по-видимому, одновременно с № 68, где тоже говорится о смерти брата в Троаде («на плоском прибрежье Ретея», ст. 7).
Ст. 6. …Леты… волна… — Лета, река забвения в подземном мире, в таком качестве впервые упоминается в греческой литературе у Платона («Государство», 621c), в римской — здесь.
Ст. 13. Давлия (по названию местности в средней Греции) — Филомела, обращенная в соловья и плачущая о своем убитом племяннике Итисе. Отец Итиса Терей изнасиловал Филомелу и вырезал ей язык; за это Филомела и сестра ее, жена Терея, убили Итиса и накормили Терея мясом сына.
Ст. 20. Яблоко… — обычный в Греции знак объяснения в любви. Здесь это намек на стихи Каллимаха об Аконтии и Кидиппе (из сборника «Причины»): влюбленный Аконтий послал равнодушной Кидиппе яблоко с надписью «Клянусь выйти за Аконтия», она прочла ее вслух, и эти слова оказались ее клятвою и т. д.
…Она [№8] уже носит черты душевной драмы, повлиявшей на его творчество последних лет, когда были созданы некоторые полиметры, довольно много эпиграмм и по крайней мере два эпиллия («Аттис» и «Свадьба Пелея и Фетиды», 63 и 64).
Предвестником этого нового этапа было стихотворение-письмо (65), где в изящные, даже вычурные стихи, образующие сложный, расцвеченный красками из Каллимаха узор (и это очень уместно, так как перед нами сопроводительное послание к переводу из Каллимаха — поэме «Коса Береники», которое поэт посылает своему другу Горталу), вплетается тихая сердечная жалоба. Называя свои стихи описательно «милые чада Муз», он сообщает о том, что брат его умер, а для этого в соответствии с требованиями ученой поэзии пользуется описанием: «недавно в пучине Леты катящаяся волна,—пишет Катулл, — омыла побледневшие ноги моего брата, которого троянская земля унесла с наших глаз и внизу, на Ретейском берегу, дав[нрзб] растирая его в прах» (ст. 5 — 8); но тут же поэт переход! к искренней, от самого сердца идущей жалобе («я заговорю с тобой, но никогда не услышу о том, что с тобой было; никогда я тебя, брат, который мне милее жизни, не увижу потом; но зато я всегда тебя буду любить»), жалоба поэта органично переплетается с изыскания сравнением («…всегда буду петь песню, опечален» твоей смертью, как поет под густой тенью ветвей Даулийская птичка, оплакивая судьбу погубленного Итилая». Заключает стихотворение не менее рафинированный, сложный образ: «Я посылаю тебе, — пишет Катулл Горталу, — этот перевод из Баттиада (т. е. Каллимаха), чтобы ты не подумал, что слова твои, напрасно доверенные ветру, улетели из моего сердца, как летит с непорочной груди девушки брошенное тайно в подарок яблоко женщины, которое она, бедная, в забывчивости укрыла в мягких складках одежды и роняет, вскакивая, при приходе матери; оно быстро падает вниз, а у нее от сознания вины на опечаленном лице разливается краска стыда» (перевод М. М. Покровского).
Новое качество здесь заключается во вплетении любовной темы поэта, выраженной с необыкновенной простотой и сердечностью, в сложную поэтическую ткань произведения, что дает соединение, но еще не слияние двух поэтических стилей.
Библиография (по Свиясову):
- Пиотровский А. «Черное горе, вседневные беды меня отдалили…»/ / Катулл. Книга лирики. 2-е изд. Л., 1929. С. 82—83; Валерий Катулл. Альбий Тибулл. Секст Проперций. М., 1963. С. 114—115.
- Голосовкер Я. Э. «Если глухая тоска, порожденная скорбию, Ортал…» / / Поэтылирики древней Эллады и Рима. М., 1955. С. 81; Там же. 1963. С. 100—101.
- Голубец Ю. «О, как заботит меня неустанное горе…»/ / Драгоценные свитки. М., 1989. С. 33—34.
Примечания
- http://www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.02.0006%3Apoem%3D65 ↩︎
- Ортал Гортензий — оратор и поэт, друг Катулла. Поэт адресует ему элегию, связанную со смертью брата, присоединив к ней свой перевод поэмы Каллимаха «Волосы Вероники». Он именует Каллимаха Баттиадбм: отца Каллимаха звали Батт. ↩︎
- Стихотворение это обращается к знаменитому оратору К. Гортензию, Орталу или Горталу, который сам, как видно (95, 3), писал много стихов. Видно тоже, что во время сочинения этого послания Катулл находился с Орталом в тесной дружбе, которая заметно остыла ко времени написания (95, 3). Здесь на просьбу Ортала прислать ему новых стихотворений, Катулл отвечает: «Хотя грусть о недавно умершем на троянском берегу брате моем отвлекает меня от поэзии, – я все-таки посылаю тебе следующей перевод из Каллимаха, чтобы ты не подумал, что слова твои я выронил из души подобно тому, как тайный подарок возлюбленного выскакивает из одежды девушки, заставляя ее покраснеть». ↩︎
- Муз. ↩︎
- Побледневшего от смерти. Летейская волна оросила ноги брата при переправе в область теней. ↩︎
- Ретейский берег – скалистый мыс, или лучше сказать, горный хребет на Геллеспонте на севере Троады. ↩︎
- Прокна, дочь аттического царя Пандиона, была замужем за Тереем, который, отправляясь за сестрой жены своей, Филомелой, дорогой ее обесчестил и, чтобы она не выдала его, отрезал у нее язык. Она выткала историю своего бедствия на ткани и таким образом сообщила ее своей сестре. Та, в злобе на мужа, зарезала собственного сына Итиса или Итила и, накормив им мужа, скрылась. Боги превратили Филомелу в ласточку, Прокну в соловья, Терея в удода, а Итиса в фазана. Народная речь, перемешав роли, обзывает Филомелой соловья. ↩︎
- Баттиадом называет Катулл Каллимаха, сына Батта, а еще более в качестве потомка, основателя Кирен (смотри 7, 6), которого сам Катулл называет своим предком, πρόγονος. ↩︎
Катулл по-русски 