Сокольская М.М .Младенец в IV эклоге Вергилия

Источник: Сокольская М.М. Младенец в IV эклоге Вергилия // Индоевропейское языкознание и классическая филология– XI. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского 18–20 июня 2007 г. СПб, 2007. С. 285-287

Младенец в IV эклоге Вергилия

За много веков усердного комментирования ученым поклонникам Вергилия так и не удалось прийти к единому мнению относительно упоминаемого в IV эклоге младенца: божественного он или человеческого происхождения, и, если принять последнее, кого именно Вергилий поздравляет здесь с рождением сына.

Все предлагавшиеся (и до сих пор встречающиеся в солидных справочниках по истории римской литературы) кандидатуры наталкиваются на непреодолимые трудности. При ближайшем рассмотрении текст вообще не выглядит поздравлением счастливому отцу по случаю рождения наследника. Повод написания и адресат названы в эклоге открытым текстом: это Азиний Поллион, которого Вергилий поздравляет с получением в 40 году высшей государственной должности – консульства.

Должность консула связана с особой, заманчивой для поэтического воображения славой – Поллион будет эпонимом 40 года и «навсегда» войдет, таким образом, в календарь. Естественный поэтический ход (при определенных обстоятельствах, разумеется) – прославить сам этот год как особую дату, как начало нового века (saeculum).

Здесь нужно приглядеться подробнее к тому, что подразумевали римляне под saeculum. Это не календарный отрезок времени, а новое людское «поколение», как и золотой, серебряный и проч. «века» у Гесиода. Новое поколение посылается богами (земля как бы снова «засевается» новым человеческим посевом) и находится к богам в своих особых отношениях, не таких, как предыдущее. Не удивительно поэтому, что, говоря о начале нового века, Вергилий сразу упоминает рождение и благоприятствующих ему богинь. Речь здесь идет не столько о младенце, который приведет золотой век, сколько о золотом веке, который начнется в самый момент рождения младенца.

Тема приближающейся смены веков активно обсуждалась в Риме во 2-ой половине I века, как видно из свидетельств Светония, Плутарха, Цензорина, Сервия. Идеология «золотого века Августа», для Овидия уже нечто официозное и предмет для насмешки (Ars am. 2, 227: aurea sunt vere nunc saecula; plurimus auro/ venit honos, auro conciliatur amor), возникла не на пустомместе, как и возобновление Секулярных игр (17 г. до н. э.). Интересны с этой точки зрения и значительные совпадения между IV эклогой и горациевским Carmen Saeculare.

Давно замечено смещение акцентов в августовских играх по сравнению с тем, что известно об архаической традиции. Если в древности торжество было посвящено главным образом «похоронам» старого века, и, соответственно, подземным богам, то теперь выражение saeculum condere получает новое осмысление. Речь идет прежде всего об «основании» нового века, иглавными божествами оказываются парки, прядущие судьбу новорожденного, богиня рождения Люцина (она же греческая Илифия), а также мать-земля.

При таком взгляде неудивительно, если главной вехой,отмечающей начало нового века, признается не смертьпоследнего представителя предыдущего поколения, а рождение первого представителя нового. Представляется, что именно это рождение и воспевает Вергилий в своей эклоге. Поэт волен был представлять будущую судьбу своего новорожденного, как заблагорассудится – именно потому, что личность этого младенца и его родителей принципиально невозможно установить (как и о конце предыдущего века узнавали не непосредственно, а по посылаемым богами знамениям).

Эта интерпретация помогает также понять смысл подчеркнутых цитат и реминисценций из 64 стихотворения Катулла в IV эклоге. Знаменитый рефрен currite ducentes subtegmina, currite fusi повторен у Вергилия почти буквально. Предыдущие 15 строк эклоги представляют из себя своего рода катулловский центон (‘priscae vestigia fraudis’, ‘temptare Thetim ratibus’, ‘et altera quae vehat Argo dilectos heroas’, ‘nautica pinus’ и т. д.). «Эпиталамий Пелея и Фетиды», во всяком случае, в своей рамочной части – это прежде всего рассказ о чудесном сближении мира богов и людей, возможном только в те блаженные героические времена, когда люди были достойны любви богов, и боги запросто участвовали в домашней жизни лучших из них. Теперь же, заключает Катулл, в наши испорченные времена, боги уже не удостаивают нам показываться.

Начало IV эклоги как бы переворачивает эти жалобы: младенец будет причастен жизни богов, «он увидит их, и они его увидят». Пелей у Катулла (и традиционно в греческой поэзии, еще у Гомера и Пиндара) – наилучший пример этой когда-то существовавшей близости богов и смертных. Он взял в жены богиню с согласия Зевса, и небожители пировали на его свадьбе. Нам представляется, что именно это имеет в виду Вергилий, говоря в конце поэмы о «ложе богини и трапезе бога».

Неудивительно, что Вергилий строит поэму, посвященную Поллиону, на узнаваемом катулловском образце. Ведь Поллион, по возрасту стоящий как раз посередине между Катуллом и Вергилием, был в ранней молодости лично знаком с первым. Это знакомство лестным для Поллиона образом отразилось в 12 стихотворении Катулла. Можно думать, что Поллион этим гордился.

Таким образом, IV эклога не просто условно посвящена Поллиону в первых (возможно, добавленных позже) трех строках, но и связана с идеей его консульского года всем своим замыслом. Тем менее вероятным становится предположение, что одновременно она является поздравлением другому покровителю (хотя бы и самому Октавиану) по совсем иному поводу.